Аллан Кресс и диалог преткновения

«ДД» уже писал о спектакле «Огни Ивановой ночи» в постановке Аллана Кресса по пьесе Рюнно Сааремяэ. Премьера прошла в декабре прошлого года, и реакция зрителей режиссера сильно обеспокоила. Об этом, об интеграции и о том, каким должен быть театр для русских Эстонии, мы и поговорили с Алланом Крессом.

Что привлечет русскую публику?

– Как получилось, что вы, эстонский режиссер, занялись постановками на русском языке?

– Я свободный художник и должен сам себе искать работу. Когда весной 2010 года MISA (Фонд интеграции и миграции – Н.К.) объявил конкурс интеграционных постановок, мы с друзьями придумали взять спектакль Театра NO99 «ГЭП. Горячие эстонские парни» и поставить его на русском. Тогда MISA денег не дал, а фонд «Капитал культуры» дал, и мы поставили «ГЭП». В следующем году MISA вновь объявил конкурс, мне выделили средства, и я уже знал, что есть три актера, с которыми я хочу поставить спектакль...

– Это был все-таки творческий вызов – или свою роль играли финансовые мотивы?

– Конкурс дал мне импульс. Говорить о финансовых мотивах некорректно – речь не о доходе, не о зарплате, а о том, что если мы хотим поставить спектакль, нам нужны деньги.

– Почему вы выбрали именно эту пьесу – «Огни Ивановой ночи» Рюнно Сааремяэ?

– Точно уже не помню. Кажется, я хотел, чтобы это был современный эстонский автор. В какой-то момент я выбирал между Яаном Тятте и Рюнно Сааремяэ. Видимо, я подумал тогда, что Тятте пишет комедии, а жюри конкурса поддерживать этот жанр не склонно... MISA предлагал столько денег, что, как мне казалось, я могу рискнуть сделать серьезную постановку, хотя публики будет, конечно, меньше.

– «Огни...» – пьеса из эстонской жизни, несмотря на то, что героиня там украинка. Чем этот спектакль должен быть интересен русскому зрителю?

– У меня не было других идей, которые лучше подошли бы русским. Спектакль по пьесе Тятте был бы более интернациональным, а MISA выделял средства под интеграционный проект. В то же время Сааремяэ – автор из Ида-Вирумаа, из Кохтла-Нымме, это должно было сыграть свою роль... И потом пьеса об эстонцах – почему нет? Раньше я общался с русскими не то чтобы очень часто, а в последние годы такого общения стало больше – и я стал лучше понимать, что мы, по сути, друг друга не знаем.

– Беда в том, что русские зрители понятия не имеют, кто такой Сааремяэ.

– Ну да... Но мне казалось логичным, что если он из Ида-Вирумаа, это привлечет русскую публику. Я вообще был наивен. Думал, люди захотят пойти в театр, а теперь все больше убеждаюсь, что это не так.

Вклад в интеграцию

– Вас беспокоит реакция русского зрителя на спектакль?

– Конечно, беспокоит. Я знаю, что надо было кое-что сделать по-другому. Нам не хватило времени, репетиций было недостаточно, у нас были проблемы с помещениями, первым прогоном, по сути, стала премьера...

– Это понятно, но вам не кажется, что русский зритель не склонен доверять эстонскому театру в принципе?

– Раньше я думал, что если русские играют в эстонском драмтеатре, это так здорово само по себе, что на спектакль придут многие, тем более что у эстонского драма есть русский сайт. Я был неправ. Рекламы тоже было мало, да и время для премьеры мы выбрали не лучшее – Рождество. Возможно, если бы спектакль шел в Русском театре, публики было бы больше. Сейчас я размышляю над тем, переносить постановку в Русский театр или нет. Судя по всему, русская публика в эстонский драм не ходит, так что мы сыграем там еще раз или два.

– Вы говорили с русскими о том, как они приняли ваш спектакль?

– Мне особенно не с кем об этом говорить. Я знаю, что многих задел диалог про эстонско-русские отношения, когда эстонец говорит украинке: «Ты же русская, да? Неважно, что ты выучила эстонский, эстонкой тебе все равно не стать...» Я сначала не придавал этому диалогу значения, мне казалось, что сюжет в целом важнее, а оказалось, что несколько фраз цепляют русского зрителя больше, чем все остальное.

– Любопытно, что вы не придавали значения этим фразам.

– И не только я – актер Тимур Иликаев, произносящий эти реплики, тоже не придал, он космополит, ему все равно, кто какой национальности. Когда мы ставили «ГЭП», где русские играли эстонцев, многие говорили: разве так можно? Но если бы речь шла о том, как относятся друг к другу бразильцы и аргентинцы, мы бы по-другому воспринимали такие вещи, правда? А получается, что когда русский играет эстонца и произносит слова «русский» и «эстонец», в зале поднимается буря. Значит, проект MISA имеет смысл: если текст вызывает столь болезненные реакции, надо больше интегрироваться, становиться гражданами мира и не обращать внимания на такие вещи. Сейчас я готов опустить руки, потому что спектакль не понимают ни эстонцы, ни русские – для кого же я его ставил? Но, надеюсь, пройдет несколько лет, все изменится – и я увижу вещи в другом свете. Очевидно, что интеграция нужна, к этой теме надо обращаться чаще, выделять средства... Не то чтобы я был успешным интегратором. За свою жизнь я много общался на русском языке, участвовал в международных фестивалях, но никогда не думал о какой-то интеграции. Мне было неловко, что я не владею языком на должном уровне. А сейчас я понимаю, что могу внести в интеграцию свой вклад.

Напряжение снимет юмор

– Как, на ваш взгляд, проходит интеграция сейчас?

– Я не очень в курсе. Я театральный человек, а не политик и не идеолог.

– Вы ставите спектакли для русской публики – и не понимаете, какие проблемы эту публику занимают?

– Может, я и не хочу этого понимать. У меня другой мессидж: будьте просто людьми, нормальными людьми – и русские, и эстонцы, – общайтесь между собой нормально! Национальность не должна ничего решать. Театр должен быть выше этого. Для меня проект MISA, пусть он и посвящен интеграции, – предлог сыграть пьесу, рассказать историю...

– Театр не должен касаться социальных проблем?

– Театр должен быть живым. Менять мир, учить хорошему, но не в лоб. Назидательности быть не должно, главное – схватить момент жизни так, чтобы важнее всего было то, что происходит на сцене, чтобы игра актеров заставила зрителя позабыть слова «эстонец» и «русский»...

– Что, если в наших условиях никакая игра не может заставить русского зрителя позабыть эти слова?

– Я в этом не уверен. Меня, конечно, поразило то, что реакция была столь болезненной. В постановке «ГЭП» тоже были моменты, которые аудитория восприняла неоднозначно, например, в сцене с чемоданом кто-то увидел намек на фразу «чемодан, вокзал, Россия», хотя я о таком выражении и знать не знал. Если я решусь в третий раз ставить спектакль на русском, я более сознательно подойду к выбору материала. Может быть, выберу комедию, потому что юмор и самоирония снимают напряжение. А еще мне кажется, что если бы мы жили лучше в экономическом плане, проблем с интеграцией было бы меньше. Интегрировать насильно, заставлять двух голодных людей любить друг друга, говорить о цветочках и бабочках – невозможно. Надеюсь, через десять лет проблема интеграции если не исчезнет, то станет куда менее значимой.

***

Справка «ДД»:

Аллан Кресс родился 23 апреля 1972 года. Окончил Таллиннский педагогический университет (специальность «режиссер-постановщик»).

Работал художественным руководителем Ныммеского культурного центра, Кукольного театра, Театра имени А.Х. Таммсааре, преподавателем актерского мастерства в Таллиннской Рахумяской основной школе и школе Лаагри.

Независимый режиссер и актер. С 2001 года – художественный руководитель театра Banaanikala. Режиссер постановок «ГЭП. Горячие эстонские парни» (спектакль Театра NO99, на русском языке), «Сказка про золотую рыбку» и «Огни Ивановой ночи».