Дата. Расстрел «Двух капитанов»

Олег Голуб однажды прошел кастинг на маленькую роль в «Норд-Осте», войдя в спектакль, привлек внимание режиссера и хореографа, и получил предложение перейти на ведущую роль в постановке. Но жизнь приготовила ему роль другую –трудную, страшную –в неподготовленном и необратимом спектакле без репетиций, страховки и поддержки.

Речь идет об одном и том же проекте, только сначала он был в руках талантливых режиссеров, а затем в руках террористов. Мюзикл «Норд-Ост». Олег Голуб пережил счастье играть в спектакле и трагедию быть в числе заложников.

–Чем остался «Норд-Ост» в памяти –мюзиклом или терактом? Что это было в жизни нас всех, в жизни России, в жизни Олега Голуба?

–Мгновенно хочется сказать о теракте, но не получается. Если быть честным перед самим собой, то для меня и многих моих коллег «Норд-Ост» – это, в первую очередь, лучший спектакль в творческой жизни. Это равноценно ситуации, когда умирает близкий человек и ассоциативный ряд вокруг его имени надо выстраивать только на основе смерти, исключая счастье прожитых вместе счастливых мгновений. «Норд-Ост» – это коллектив единомышленников, зрительское признание, творческие открытия: несмотря на прекращение проекта из-за внезапной трагедии. У зрителей и артистов содержание романа «Два капитана» буквально в подкорке сидит, и спектакль восполнял дефицит в современном обществе простой человеческой любви, патриотизма, дружеских отношений. Есть версия, что создатели мюзикла Иващенко и Васильев для «Норд-Оста» специально подбирали хороших людей, формируя некую скрепляющую силу мюзикла, объединившую людей и в страшный момент.

–Но это рискованно –уйти в 2001 году из репертуарного театра в малопонятный недолгосрочный проект – мюзикл. Перспектива развития мюзиклов в России как-то туманна...

–Это произошло по воле свыше. Я играл в основном составе в Театре оперетты и совершенно случайно попал на кастинг за компанию с коллегами. Пришел, услышал демомузыку и пропал. Труппа уже была набрана, оставалась пара мест, в том числе требовался человек на замену, во второй состав, сразу на несколько ролей. Труд неблагодарный, малозаметный для зрителя с точки зрения персонификации актера. Но я шагнул на этот путь. На замене роль стрелка дополнил фразами, облек в образ наивного, не от мира сего, доверчивого мечтателя... Герой полюбился зрителям, и эту роль закрепили за мной.

–А что стало с «образом», когда артиста Олега Голуба в летной форме –костюме стрелка – террористы со сцены пересадили в зал?

–Когда они сказали, что через каждые полчаса будут выводить кого-то и расстреливать, назойливо застучалась мысль, что я погибну. Нас изначально приняли за военных, обыскивали, моего коллегу чуть не застрелили, положив на пол и приставив к голове ствол. Люди из зала закричали: «Не стреляйте, это актеры!» На меня навалилась какая-то тяжесть, я стал представлять собственный расстрел, решил, что закрою глаза и не буду смотреть, вспоминал своих умерших близких, просил их о помощи, как учила мама. Можно потом говорить, что угодно, но в те дни ситуация обнажилась до простоты: я понимал, что бомбы взорвутся вместе с шахидами мгновенно, мы ничего не успеем ощутить. Взрыв не очень пугал, в отличие от расстрела. Даже сейчас тяжело вспоминать.

–Страшно было?

–Да. Страшно.

–А пока спектакль еще был жив, омрачался ли успех сбоями и неудачами?

–Мы так любили сбои и ждали их! Играешь двухсотый спектакль –и вдруг радость: завис компьютер, дороги не пошли. Появляется возможность экспериментировать. Мюзикл строится железобетонно: находиться надо в определенных точках, освещение выставлено по секундам. А нутро этой схемы ты должен наполнять так, чтобы зритель ощущал –все как в первый раз. В драме возможны эксперименты, а здесь нет. Во время 150-го спектакля во время танца я не то что сбился, а начисто забыл весь танец. Начал что-то свое, у партнеров шок. Но мы радовались, когда случались накладки.

–Вы экспериментировали, радовались. А когда начался непредвиденный, неуправляемый, страшный «эксперимент»?

–Это был шок. Зрители оказались плечом к плечу с актерами, разрушена четвертая стена. Хотя и в этой ситуации –точно помню – я не забывал, чувствовал, что рядом зрители. Со студенческой скамьи я усвоил главное правило – никогда не выходить перед спектаклем к публике.

–Что в этом состоянии происходит? Как спасаться? О чем думать? Какой рецепт выживания помог? Ведь это страшно – находиться в ограниченном пространстве, отсчитывать неумолимое время, практически не двигаться, ничем не заниматься...

–Организм мобилизовался. Я молчал. Язык – хлеб мой, а я молчал. И спал. Долго. Не хотелось вообще говорить. С этим ничего не поделаешь, так, видимо, организм защищался, будто от болевого шока. Что-то схожее с потерей сознания. Кто-то пытался спастись, помогая другим. Одна женщина в очереди в туалете подсаживалась и утешала всех подряд: «Волноваться не стоит, ситуация вполне понятная, они сейчас побегают, чтоб нас в тонусе держать, а на самом деле все не так страшно. Все решится». Она вдыхала в людей желание жить. Наши «норд-остовские» дети сидели на балконе, прямо над нами и удивляли своей непосредственной смелостью: шепотом спрашивали, хотим ли мы есть, и тут же заботливо сбрасывали вниз конфеты. Мы пугались, потому что дети привлекали к себе внимание террористов, подкармливая нас, взрослых актеров, не думая о смерти. Я учил детей из нашей театральной труппы сценическому мастерству. А умирать не учил. Кристинка и Арсений погибли. Юные, талантливые.

–Люди в зале сдавали свои внутренние позиции?

–Никого нельзя осуждать, все люди разные. Боевики изначально сосредоточили свое внимание на военных – то ли обменять их на что-то, то ли расстрелять, потом обшарили в гардеробе карманы, нашли удостоверение генерала МВД, сразу стали выяснять, чье: «Встань, лучше сам скажи!» А из зала раздался одинокий возглас: «Там же фотография есть, пройдите по рядам, посмотрите». Такие вещи остаются в памяти, как и поступок моей соседки. Они пришли с мужем на спектакль, нарядно одетые, а в кармане у него лежало удостоверение офицера. Она, буквально выцарапав у мужа документ, потихоньку запихивала его под обивку кресла, разодрав ее ногтями. Наверное, это и есть любовь…

–А каково это –видеть собственными глазами, как разрушается созданный с такой любовью спектакль?

–С точки зрения логики, это вторично, но с точки зрения души... Даже в самый страшный момент невозможно не помнить, что ты артист: я страдал, наблюдая за летевшими в зал костюмами, хотя и предназначенными озябшим зрителям. Они катили по сцене арбуз из спектакля, а по сердцу скребло, как по стеклу железом. Накрывало ощущение дикого ужаса от происходящего. В голове отчаянно гремели вопросы: «Как сопоставить театр, кино и жизнь? Вот боевик, а где супергерой, почему он не выскочит на сцену, не ворвется в зал, не спасет всех нас, не победит врагов?»

–С момента премьеры до последнего спектакля успех «Норд-Оста» превзошел все ожидания. Даже те, кто не читал Каверина, быстро проникались через мюзикл материалом, общим искренним чувством патриотизма. Все до единого спектакли прошли при полных аншлагах. Что это –сюжет «Двух капитанов» перекочевал в наше время? Та же гражданская и военная обстановка, дефицит любви? Террористы специально выбрали этот спектакль?

–Я много думал на эту тему. Не у кого спросить, некому ответить – нарочно это или дикое совпадение. Сначала пострадали дети Беслана, затем зарево войны нависло над культурой… Но все-таки, я думаю, это случайность: говорят, террористы изначально планировали захватить мюзикл «42 улица» с американскими актерами, потом по телевидению показывали заранее отснятые для планирования теракта кадры... Но в центр Москвы было труднее пробраться, чем к Дубровке.

–Есть ли сейчас проект, подобный «Норд-Осту»?

–Равных нет. Частенько в начале многих проектов говорили, мол, сейчас поставим такой спектакль, что «Норд-Ост» будет отдыхать. Начинались репетиции, премьера, а потом все сводилось к клубничке, грубой коммерции и низкопробности. Люди приходили, смотрели, слушали арии, исполнявшиеся на надрыве, аплодировали и... забывали, где были, в чем смысл увиденного, каков сюжет. Не цепляло. Дело это неблагодарное –осуждать, но создатели многих современных постановок обращают внимание не на те вещи, на которые обращалось внимание при создании «Норд-Оста», где каждый зритель узнавал себя –и неловкость первой любви, и веру в прекрасное, и заложенное на генетическом уровне переживание войны. Но я в ожидании такого проекта.

–А каково теперь ваше отношение к чеченцам?

–Однажды, спустя два-три месяца после теракта, в веселой компании коллег я оказался рядом с чеченцем. Внутри вспыхнул протест, я сдержался только благодаря актерскому мастерству. Но прошло время, и мы стали с этим чеченцем друзьями. Чтоб понять человека другой национальности, с ним надо подружиться. А бандиты не имеют национальности, они просто негодяи.

–Что ты расскажешь своим детям, когда они подрастут, о «Норд-Осте»?

–О «Норд-Осте» я обязательно буду рассказывать. Много - о самом спектакле, в какой атмосфере работалось, как мы всей труппой весело и красиво праздновали дни рождения, о том, что из 411 московских представлений «Норд-Оста» я сыграл в 396, и еще на гастролях раз 30... И немного –о трагической судьбе мюзикла. О тех, кто жив в моей памяти, но уже не живет на земле. О тех ребятах, которые нас освобождали, рисковали своей жизнью, погибали. О том, почему я праздную два дня рождения. Мы обязательно вместе прочитаем вслух «Два капитана» и вместе посмотрим фильм. Мы будем говорить о вечных ценностях и, надеюсь, дети меня услышат и вырастут достойными людьми.