Отражение. Русский омбудсмен: мне не хватает реальной политической силы

Ирина Каблукова
Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Фото: Сергей Трофимов «День за Днем»

На открытой конференции «Русская школа Эстонии» участники мероприятия единогласно проголосовали за возобновление проекта «Русский омбудсмен». Занять пост борца за права человека предложили правозащитнику Сергею Середенко, по сути, придумавшему, возглавлявшему и закрывшему одноименный проект в мае прошлого года.

Какие проблемы являются наиболее острыми для омбудсмена определенной национальной принадлежности? Ответы Середенко на этот и другие вопросы мы предлагаем нашим читателям.

– Что такое «русский омбудсмен» – как проект и как человек?

– Как и всякая должность – это фантазия, ментальная конструкция. А если серьезно, нам крайне необходим действующий канцлер юстиции, ведь по сути – у нас его нет. Есть Индрек Тедер, о работе которого я не могу сказать ничего хорошего. Русской общине требуется свой омбудсмен, представляющий ее стратегические интересы. Я прикинул, кто бы мог им стать и... остановил выбор на себе.  

– А вас не смущает, что русской общины как таковой не существует: есть какие-то разрозненные группы? В принципе люди думают об одном и том же, но договориться не могут.

– Высказывались мысли о создании русской территориальной автономии, а я нашел ее: она… ездит. Она спрятана внутри автомобилей с российскими флагами, георгиевскими ленточками и православными иконками. Потрясающий феномен: символы русской общины у нас отделены от русской общины. Идет по улице панк, и по нему видно, кто он. А принадлежность к русской общине заметна лишь в тот момент, когда человек садится в свой автомобиль. Такая вот территориальная автономия, которая запирается на ключ и охраняется правом собственности. После «бронзовой ночи» некоторые ребята ездили с ленточками на антеннах, тогда ленточки отрывали вместе с антеннами. Но залезть внутрь автомобиля не рискнут.

А дальше я начал думать над самими символами. Какое-то странное сочетание  получается: икона, флаг и ленточка. И я понял, что есть готовая формула: за веру, царя и Отечество! Поэтому, говорить о том, что русская община – это что-то бесформенное, я не могу, хотя она приняла в Эстонии совершенно экзотические формы.

Открытость информационного пространства создала население, неуправляемое общими призывами. Поэтому я и не хочу никаких объединений. Русский омбудсмен – это своего рода горизонтальный проект. Я не стал создавать никакого фонда или некоммерческого объединения. Я встраиваюсь в чужие проекты и обеспечиваю горизонталь, а не вертикаль.

Связь между машинами

– Допустим, к вам обратились люди из одной «машины». Но решить их проблему можно, лишь обратившись в другую «машину». Ваша задача – каким-то образом их свести?

– Это один вариант. Второй – просто дать команду другой «машине».

– И она послушается?

– Очень много «машин» мне должны. (Смеется). Это такой большой бартер. Я могу привести пример. В Таллиннском административном суде я работал по делу Максима Демидова (охранник тюрьмы, который был уволен за участие в протестах «бронзовой ночи»). Я сам предложил Максиму свою помощь. Суд первой инстанции постановил, что действия Демидова нанесли ущерб репутации тюрьмы. По мнению Государственного суда, ущерб нужно доказывать, но Министерство юстиции не может представить никаких доказательств, а суд заявляет, что ущерб очевиден.

Я решил доказать другое: что поступок Демидова, напротив, повысил репутацию тюрьмы. Звоню в Тарту, в русскую школу, и говорю: «Ребята, мне нужно сочинение на тему: „Максим Демидов – герой нашего времени“». Они мне должны, и сочинение пишется. Звоню в шахматный клуб Кохтла-Ярве и прошу провести турнир имени Максима Демидова. Они мне тоже должны. В итоге я получаю два информационных повода, две газетные вырезки для того, чтобы представить их в суде в качестве доказательств, что поступок Максима Демидова оценен положительно.

– А если вы столкнетесь с теми, кто вам не должен?

– Например, мне ничего не должен Союз врачей Эстонии. Прошлым летом произошли две вопиющие истории (один врач выбросил паспорт гражданина ЭР, второй не стал лечить говорящего по-русски пациента). Я решил доказать Союзу врачей, что это реальная проблема. Мне было ясно, что если я просто позвоню и скажу: «Ребята, это надо обсудить», никакого эффекта не будет. Первое, что я сделал – 20 звонков главврачам разных клиник Эстонии. В пяти случаях добился результата и получил пять разных ответов. Появилась совершенно четкая картина, что общего подхода к этой проблеме нет.

Потом подборку из пяти мнений я опубликовал и со всем этим обратился к генеральному директору Языковой инспекции. Говорю: «Вот мнение пяти эстонцев, они не знают, что делать. Дайте, пожалуйста, развернутый комментарий: как, с точки зрения Языковой инспекции, нужно себя вести?» Томуск сказал: «Хорошо. Это требует моего вмешательства». Выяснилось, что он очень образован в своей области: привел ссылки на ряд медицинских документов, о которых я никогда не слышал. Подготовил хорошее, экспертное мнение на две с половиной страницы, суть которого сводилась к тому, что это дело администрации больницы, она обязана построить процесс таким образом, чтобы вопрос языка общения не возникал, и дал целый ряд рекомендаций, как это сделать. Теперь у меня появилось мнение эстонского эксперта, с которым я уже мог обращаться в Союз врачей.

Я осаждал их три недели, после чего от генерального секретаря союза поступил совершенно неожиданный ответ: «Правление союза рассмотрело ваше предложение, и мы выносим этот вопрос на конференцию, которая состоится в Пярну». Она действительно состоялась в ноябре прошлого года. А я подарил средствам массовой информации очень хороший повод съездить и послушать. Проблему озвучили, чего я собственно и добивался. А по молчанию в зале я понял, что вопросов у врачей и представителей больниц не возникло. Поэтому, отвечая на вопрос, что делать, если я рано или поздно упрусь в стену, могу ответить: буду думать, как ее обойти.

Омбудсмен с определением

– Есть ли у вас какой-то официальный статус? Тот же Тедер – государственный чиновник, у него есть удостоверение, кабинет. Он человек-институт, точка зрения которого имеет определенный вес.

– Прямой ответ в том смысле, в котором вы спрашиваете: «Нет!» Дополнение же будет следующим: если вы посмотрите законные описания профессиональных требований к канцлеру юстиции, то это – признанный юрист с высокими моральными качествами и так далее. Это значит, что в принципе мнение признанных юристов во многих правовых системах должны считаться чуть не источником права. Омбудсмен без определений – это человек, который является правозащитником на службе у государства. Но есть еще омбудсмены с определениями. У нас в Эстонии, например, два омбудсмена: канцлер юстиции и уполномоченный по гендерному равноправию. В той же Швеции есть омбудсмен по правам призывников. Я являюсь именно таким омбудсменом – с определением.

– В чем заключается ваша работа? К вам обращаются люди, права которых были нарушены?

– Нет. Вот это я жестко пресекаю. Фактически исключена ситуация, когда люди идут ко мне за конкретной помощью по частным делам. Я – один. Я решаю стратегические проблемы. К примеру, неделю назад я представил в парламент свой меморандум по проекту Закона о языке. Перед этим я почти три месяца пытался сдвинуть с мертвой точки «Договор об основах межгосударственных отношений между Россией и Эстонией» от 1991 года. Еще раньше я ездил в ОБСЕ на обзорную конференцию, где ябедничал на Эстонию в связи с нарушением свободы собраний и свободы передвижений. Сейчас я готовлю судебную жалобу по факту нарушения свободы собраний в прошлом году на Синимяэ, когда ребят просто упаковали в полицейские машины с мероприятия, которое было зарегистрировано как митинг. Работаю в судебных процессах.

– То есть вы сами выбираете дела, которыми займетесь?

– Да. Я понимаю, что при таком подходе я могу отдавать делу все свое время. Пришлось научиться выбирать и говорить «нет».

– А кто финансирует вашу деятельность?

– Никто.

– И что дальше? Есть ли шанс, что проект сможет вас прокормить? Чтобы вам не отвлекаться от деятельности омбудсмена...

– Правозащитной деятельностью я занимаюсь 12 лет. И никуда не делся. Кроме того, я довольно много пишу, так что иногда случаются гонорары.

– Около года назад было объявлено, что проект «Русский омбудсмен», который вы сами придумали и реализовали, вами же и закрыт, теперь он возобновился. Вы рассказали о делах, которыми занимались в последнее время. Но проекта ведь в этот период не существовало.

– Я объявил об окончании проекта в мае прошлого года. В должности руководителя проекта «Русский омбудсмен» проработал пять лет. Это достаточный срок. Очень хотелось, чтобы община задумалась, а нужен ли ей вообще такой «перец», и если нужен, то где его взять. Проблемы остались, я продолжал ими заниматься. Поэтому, когда на конференции «Русская школа Эстонии» ко мне подошла инициативная группа со словами «просим и требуем», я понял, что все это востребовано, а никакого другого человека не предвидится, и решил сказать «да».

Революция прошлого года

– Какие проблемы на сегодня вам кажутся наиболее острыми?

– У нас нет области, в которой не было бы острых проблем. Поэтому самой главной остается проблема концентрации. Что мне хорошо удается, так это обосновывать правомерность каких-то интуитивных представлений людей о справедливости. Все понимают, что межнациональные отношения в Эстонии политизированы. Я выхожу и раскладываю на примере законодательства, что они действительно таковы.

Все понимают, что с реформой образования происходит что-то не то. Я обосновываю, что вся так называемая реформа от и до – неконституционна, и эта мысль тут же уходит гулять. Дам вам эксклюзив: я считаю, что год назад в Эстонии произошла революция – парламент, по сути, совершил переворот в трудовом законодательстве. Изменено все, что накапливали годами. У нас был, в общем, хороший Закон о трудовом договоре. Что такое революция? Это скачкообразное изменение. При этом – кто такие реформисты? Это должны быть принципиальные противники революций.

У нас же произошел колоссальный скандал, на который практически никто не отреагировал. Если не считать реакцией скромное профсоюзное вяканье. Незадействованными оказались конституционные механизмы. Между тем по Конституции Эстония является социальным государством. Социальное государство – это целый набор принципов, которые профсоюзы просто обязаны были раскручивать. А по закону о них самих профсоюзы являются социальным партнером правительства. Обозначить эти проблемы, сделать их общедоступными и понятными – и есть одна из самых главных задач моей работы.

– Какие еще задачи стоят перед вами?

– Мне категорически не хватает русской партии. И не только в моей работе, а еще и в работе ребят из Центра информации по правам человека. Очень часто мы пробиваем какие-то бреши в глухой обороне законов. В образовавшиеся бреши, по идее, должна вливаться армия и завоевывать плацдарм. А туда никто не вливается. В результате брешь очень быстро затягивается. И итог деятельности оказывается печальным. Законодатель принимает это во внимание и делает ситуацию еще хуже. Именно поэтому я не хочу в качестве правозащитника помогать одному, но осложнять в будущем жизни тысячам.

Политика вне парламента

– А с уже имеющимися партиями найти общий язык не получается? Возьмем ту же Центристскую, за которую голосует так много русских...

– Нет. Отношения с Центристской партией не могут быть генеральными. Только ситуативными. Вот пример, который я приводил на конференции «Русская школа Эстонии»: в Локса русские центристы закрывают русскую гимназию, а в Раквере русские центристы рубахи рвут в защиту русской гимназии. Смотрите еще: я пишу письмо Михаилу Стальнухину по результатам прошедшей встречи и предлагаю составить обращение в коллегию конституционного надзора Государственного суда на предмет языка делопроизводства. Объясняю, что через канцлера юстиции ничего сделать нельзя и единственный вариант – это воспользоваться правом местного самоуправления на прямое обращение в Госсуд.

Получаю ответ: «Ваше предложение принимается с 
благодарностью, свяжитесь с заведующим 
канцелярией». Заведующий канцелярией пудрит 
мне мозги месяц: «Ой, ну это же так тяжело!» 
Я ничего не понимаю, получается, что мне 
фактически отказывают? Уже разозлившись, 
пишу повторное письмо Стальнухину. Ответ 
ставит все на свои места: «От нас сейчас 
уже есть одно обращение в Госсуд». Из чего 
я должен был, видимо, понять, что два 
обращения одновременно – это много. 

Впрочем, говоря о партии, я, наверное, неправильно выразился. Правильнее сказать, мне нужна сила. Я очень подробно исследовал Закон о профсоюзах и пришел к выводу: наше законодательство совершенно не препятствует созданию национального профсоюза. При этом профсоюз обладает правом законодательной инициативы. Я в свое время написал проект создания русского профсоюза и пытался его как-то продвинуть. Но, видимо, просто еще не пришло время.

Справка «ДД»:

Сергей Середенко

Родился 12 мая 1963 года.

Образование: по словам самого Середенко, «полтора высших» (так он называет ситуацию, когда диплом ТПИ по специальности инженер-электрик лежит на полке, а как юриста, закончившего Московский государственный индустриальный университет, его отказались признавать в Эстонии решением Таллиннского окружного суда).

Семейное положение: в стадии оформления развода.

Дети: дочь от первого брака, дочь от второго брака и падчерица.

Комментарии
Copy
Наверх