Культура. У меря нет богов, но есть поэты

Картина снята по одноименной повести казанского писателя Аиста Сергеева (Денис Осокин) и рассказывает о трогательных и странных языческих обрядах и верованиях народности меря. Этнографически-фольклорный привкус немедленно расположил к произведению и критиков, и зрителей, тоскующих по корням и началам, по устоям и мудрости прадедов. С глубоким уважением и тщанием кинулись рецензенты описывать явленные в фильме погребальные обряды древних мерян, – природа есть бог, вода есть бог, любовь есть бог...
Меж тем весь фольклорный ряд фильма, обрядовость и этнография – чистейшая мистификация. Финно-угорская народность меря давным-давно, много веков назад была полностью ассимилирована славянами, не оставив по себе ни следов письменности, ни устного фольклора, ни верований. Но писатель Аист Сергеев (фольклорист, кстати, по филологической специальности) создал в своей повести, написанной ритмизованной прозой в духе сказа, особое художественное пространство, где персонажи действуют, подчиняясь законам воображения автора. Не без иронии, но и не без жалости и нежности сложена легенда.
мирон алексеевич достал откуда-то коробку из-
под конфет и ножницы. в коробке лежали разноцветные мулине. отрезал шесть таких ниточек – каждая сантиметров в восемь – красную желтую зеленую коричневую серую и голубую. положил их
на живот жены. мы сели от живота по обе стороны –
и стали привязывать ниточки на женские волосы танюши. так всегда у нас украшают умершую – начиная с возраста когда волосы здесь уже
растут. точно так же – как счастливую невесту украшают ее подруги в бане или в ванне – вечером перед свадьбой.
На письме, где поэтичность подчеркнута графикой и отсутствием прописных букв, все представляется очевидным, но перенос этого словесного ряда на экран оказался задачей сверхсложной.
Сюжет очень прост: мерянин Мирон (Юрий Цурило), директор бумажного комбината, потерял горячо любимую жену, чертежницу Таню (Юлия Ауг), и просит фотографа комбината Аиста (Игорь Сергеев) помочь ему похоронить ее по старинному обычаю. Так они и поступают: долго-долго обмывают обильное тело Тани, еще дольше едут к месту ритуального сожжения. В пути овдовевший муж по традиции должен «дымить» – рассказывать о любимой жене – «веретенице» – непристойности, вспоминать их любовные утехи. Потом Таню сжигают, пепел уносит река. А для меря смерть в реке – путь в бессмертие. На обратном пути мужчины сами гибнут в реке; Мирон отправляется разыскивать Таню, а Аист отыскивает пишущую машинку отца, самодеятельного поэта – мерянина, когда-то утопившего свою «Эрику» в проруби.
В фильме звучат и стихи самодеятельного поэта, отца Аиста:
Я с утра пошел в аптеку
И купил мыльнянку там,
А еще сухой калины
И рябины килограмм.
Вот такая трогательная грустная шутка, отсылающая нас, пожалуй, к «бедному гению» из знаменитого фильма «Тема» Глеба Панфилова, где героиня собирает произведения местного сочинителя с такими строками: «Бедный гений в мозгах застучался, / И писать я куплеты начал».
Авторское, фестивальное кино сегодня стремится отгородиться всеми способами от того кинематографа, к которому зритель притерпелся и приноровился в повседневности. «Выходное» кино должно быть совсем иным – противоположным по всем позициям. Значит, немного скучным, затянутым, замирающим в бездействии, лишенным сюжета. Чтобы веяло Тарковским или хотя бы Звягинцевым. И чтобы либо говорили весь фильм, либо вообще молчали.
В «Овсянках» постоянно звучит закадровый голос автора – Аиста. Он тоже любил томную, обильную телом Танюшу, но любил издалека, из невозможности. А кого любила она сама, мы не знаем. Никого, может быть, не любила, а плыла, как река, от жизни к смерти и бессмертию. «У меря нет богов, только любовь друг к другу», – говорит Аист.
Фильм – короткое, насильно растянутое лирическое стихотворение. Все уже сказано, метафоры выдохлись. Птички-овсянки, взятые в поездку, ждут своего часа: они должны «поцеловать в глаза» водителя и обеспечить машине падение в реку с моста. А припевы все повторяются и повторяются. Алексей Федорченко находится в такой зависимости от повести, что пытается втиснуть как можно больше ее текста в закадровый монолог. Слова повторяют картинку, картинка повторяет слова.
Цепь ассоциаций может быть бесконечной, как бесконечны формы любви и тоски, одиночества и надежды, сердечности и любви. На том и стоит, из того и состоит поэзия. Но нельзя бесконечность понимать буквально – как длительность.