Дмитрий Быков написал главную книгу года: толстую, умную, смешную, грустную и бьющую точно в цель. «Остромов, или Ученик чародея», шестой роман писателя, вышедший в издательстве «ПРОЗАиК» в самом конце 2010-го, повествует о России 1920-х, но что с того? Это не историческая хроника, а, как и указано в подзаголовке, «пособие по левитации».
Формально – история двух очень разных людей, волшебника-мошенника и поверившего ему простака, на фоне когда-то громкого, а ныне забытого «дела ленинградских масонов» 1926 года. На деле – взлетная полоса, «тяжкий путь познания», на котором возможно одолеть земное притяжение.
Идиот и убийца
Быков раскрывает карты сразу: в предисловии называются прототипы героев, на задней обложке помещены их фотографии, чтобы легче было представить себе и Бориса Остромова, в жизни – Астромова, и Даниила Галицкого, в жизни – Жуковского (хотя образ Дани частично сложен и из Хармса, и из автора «Розы Мира» Даниила Андреева). Но эти имена могут ничего не говорить читателю. Куда лучше охарактеризует обоих героев конец главы, в которой Остромов и Галицкий знакомятся в подъезжающем к Питеру поезде: «За шестьдесят лет до них таким же пасмурным утром в тот же город въехали другие двое, и один из них тоже был идиот, а другой – убийца».
Разумеется, это отсылка к Достоевскому, сразу расставляющая всех по местам, – но не стоит торопиться. «Остромов» укоренен в русской литературе и истории как мощный дуб – в насквозь родной почве и питается из слишком многих подземных источников. Кроме прочего, это успешная попытка соединить несоединимое, создать текст на пересечении «Двенадцати стульев» и «Мастера и Маргариты», «Мертвых душ» и «Идиота», плутовского романа и романа метафизического. Как говорил сам Быков, заглавный герой – это «Бендер глазами мадам Грицацуевой». Недаром один из членов кружка Остромова спрашивает у учителя: «А вы не знали Остапа Ибрагимовича?» Знал, конечно. Сам такой. Если не хуже.
Остромов едет в Ленинград, чтобы развернуться там во всю ширь своего таланта: Хлестаков, Чичиков и Остап Ибрагимович в одном лице, он создает подобие масонской ложи, где «бывшие», порожденные одной эпохой и отвергнутые (но покамест не сожранные) другой, могут найти какое-никакое утешение – в обмен на, само собой, дензнаки, которые должны помочь Остромову перебраться за границу, на более вольные хлеба. Этим, однако, дело не исчерпывается: эзотерический кружок открывается с ведома ОГПУ, куда «учитель» постукивает на питомцев. Предательства омерзительнее быть не может; как говорил персонаж Стругацких: «В истории было много случаев, когда ученики предавали своего учителя. Но что-то я не припомню случая, чтобы учитель предал своих учеников».
Финальное «О»
При этом сам Остромов – вовсе не оперный злодей, не воплощение Абсолютного Зла и уж точно не сверхчеловек. Чем и любопытен. Остромов тоже во что-то верит, чем-то себя оправдывает: «Он кое-чему учил, и это, может, было поважней всякой алхимии. Это была алхимия духа в высшем смысле... И кто умел бы ее воспринять... тот многому мог научиться – как говорить, выглядеть, располагать к себе; от Остромова многое можно было воспринять, если захотеть».
Чародей тоже был наивен, пусть и по-своему. В 1926 году, уже в заключении, настоящий Борис Астромов написал письмо Сталину: «Я удивляюсь, как рабоче-крестьянскому правительству раньше не пришло в голову воспользоваться этой старо-рабочей профессиональной организацией [масонской ложей], захваченной буржуазией. Конечно, реформировав ее и очистив, согласно духу и заветам ленинизма...» Уже отсюда видно, какие удивительные идеи и надежды бродили в голове этого человека.
В итоге, понятно, возьмут всех – и того, кто предавал, и тех, кого предавали; всех, кроме Дани Галицкого, который почти мистическим образом избежит опасности. И окажется, что даже такой наставник, как Остромов, может указать верную дорогу. Другое дело – что это за дорога и к какому выбору она ведет.
Как в пространствах, которые начинает со временем видеть Даня, есть много слоев, «занавесей, углов, ступеней», так и в «Остромове» есть много уровней. На одном – это книга о разнообразной жизни послереволюционных двадцатых, и читать роман нужно хотя бы поэтому: редкий автор может воссоздать эпоху – или сделать вид, что воссоздал эпоху, что, в сущности, одно и то же – так ярко и тщательно (но не безжалостно). На другом книгу можно разгадывать, как разгадывали «Алмазный мой венец» Катаева, недаром прозванный «Алмазный мой кроссворд». Почти всякий герой, будь то чекист, эзотерик или писатель, имеет едва замаскированного прототипа: Огранов-Агранов, Двубокий-Бокий, Рурег-Рерих, Корабельников-Маяковский, Мигулев-Гумилев, Мельников-Хлебников, Грэм-Грин... (Разве что мистик Гурджиев упоминается по имени-отчеству, зато Быков прохаживается по духовному папаше Остромова так едко, что принимать усатого чудодея всерьез после этого невозможно.) Другое дело, что многие зашифрованные писатели перекочевали сюда из книги Быкова «Орфография» и играют роль скорее декоративную. «Остромов» писался уж точно не ради игры в литературную игру.
Этот роман завершает трилогию, начатую «Оправданием» и продолженную «Орфографией»: третье, завершающее «О». В «Оправдании» эта буква – удавка на шее, в «Орфографии» – замкнутый круг, требующий разрыва. В «Остромове» она – горящий обруч: пролетев его насквозь, окажешься по ту сторону. Не спрашивайте, чего именно. Этот путь каждый проходит сам.